Пятнадцатое ава дало повод Михаэлю Лайтману поговорить о любви.
Тема слишком важная для Израиля, чтобы отвлекаться на пересказ истории праздника, заставляющей вспомнить о злоключениях Бога в Содоме. Вопрос куда более значимый – что есть любовь? И не менее важный – откуда она берется?
Лайтман на первый вопрос не отвечает, быстро переходя ко второму, где его мнение сильно перекликается с некрасовским "то сердце не научится любить, которое устало ненавидеть". Есть в человеке две связанные силы: любовь и ненависть, без одного нет другого, одно рождает другое. То есть любовь производна от ненависти.
В некотором смысле он прав. И даже – в некоторых смыслах. Но – далеко не во всех. И не в самых практически для нас главных. В чем здесь упущения? В недифференцированном подходе к тому, что скрывается за словом "любовь". У слова несколько значений.
Первое – желание обладать, поглотить, слиться... Это своего рода психологическое притяжение, которое проявляет себя как в стремлении владеть вещами, так и в сексуальном влечении, так и в романтической любви. Противоположность здесь – отвращение, отторжение, презрение...
Вырастает ли одно из другого?
Посмотрим на юношу десяти лет от роду, который дергает значимого другого (так это называют психологи) за косу, а через два года в этого значимого другого влюбляется. Как будто Лайтман прав: здесь от ненависти до любви один шаг. Только ненависти здесь нет и вначале. Есть значимое отношение, есть желание самоутвердиться, есть стремление доминировать. Которое может стать позже стремлением обладать. Но отвращения нет, нет стремления "от", наоборот, есть стремление "к", к сближению.
В других случаях превращение ненависти в любовь еще сомнительней. Человек, не любящий, скажем, манную кашу, не начнет ее любить, только потому что ненавидел раньше. Для такой смены отношения нужны определенные физиологические изменения.
Впрочем, это для нашей темы не так и важно. Потому что стремление к обладанию – низший вид любви. И вид этот не делает нас счастливыми надолго, даже когда нам удается добиться желаемого. Так можно любить только то, чего у тебя еще нет. Страсть к уже имеющемуся много слабее. Правда, она усиливается, когда ты обнаруживаешь, что "твоё" могут отнять. Но чувство горя от потери или чувство страха потери (например, ревность) сами по себе любовью не являются.
Другой, высший вид любви – это стремление делать добро. И важнейший вопрос здесь – что есть добро?
Простейший ответ – делать приятное. Но, естественно, это ответ не самый мудрый. Ведь за приятным может последовать очень неприятное. Когда горячо любимый ребенок с воспаленными гландами умоляет вас купить ему немного мороженого – ну порций семь, или хотя бы пять – вы едва ли захотите доставить ему такую радость. Так что ответ на вопрос, что есть добро, нужно искать глубже.
Впрочем, найти его не очень трудно: делать добро – это помогать развитию. А делать зло – препятствовать развитию.
Кого мы любим в этом, высшем смысле? То, о чем знают все, – детей. Нам от них ничего не нужно, только бы они были хорошими, только бы им было хорошо. Люди религиозные приписывают такую же любовь Богу. Хотя в Божеской любви к нам есть и первый атрибут – желание быть вместе. Потому что, когда мы развиваемся, когда становимся лучше, мы приближаемся к Богу. Впрочем, более подробный анализ этого вопроса уведет нас в дебри онтологии, что сейчас совершенно не нужно.
Вырастает ли высшая любовь из высшей ненависти? Если говорить вообще, то да: зло оборачивается добром. Поэтому в книге Иова Сатана и назван в числе детей Бога. Но, сменяя ракурс с онтологического на психологический, легко видеть что ненависть, то есть стремление лишить человека возможности развиваться и даже вынудить его регрессировать, ничего общего с любовью не имеет. Либо я тащу человека на веревке вверх, либо я луплю его по голове, чтобы он, не дай бог, не поднялся. И чтобы перейти от ударов по голове к вытаскиванию наверх, мне нужно радикально измениться самому. Мои удары по голове стремящегося подняться моей внутренней эволюции никак не помогают. Я становлюсь добрее не потому, что был злым раньше. Моя злоба не является предпосылкой для моей доброты, и моя доброта вырастает не из моей злобы. Доброта растет из совсем другого корня – из расширенного сознания.
Такова теоретическая канва вопроса. А теперь – какое всё это имеет отношение к евреям? И к Израилю? Самое непосредственное.
Израилю катастрофически не хватает любви. Вообще говоря – даже любви к "нашим": разные группы друг друга недолюбливают, легко находя причины для такой неприязни. И многие авторы видят в такой недоброжелательности главную угрозу: нелюбовь разрушает единство народа и делает его слабее. Но главная угроза не здесь.
Нелюбовь к "ненашим", к врагам еще страшнее. Потому что такая нелюбовь побуждает нас становиться для "ненаших" источником зла и таким образом действовать, если использовать религиозный язык, анти-Божественным способом, а на языке более светском – идти против своей совести. Поведение такое не бывает, просто не может быть достаточно энергичным. Здесь главный источник нашей слабости – более или менее ясное осознавание, пусть даже просто догадка, пусть лишь допущение своей неправоты.
Нам необходимо любить, чтобы быть сильными. Но мы этого не понимаем. Вначале сильными нас делала любовь к земле, к своей земле. Но сегодня этого уже мало. Любовь к земле требует от нас любить всех ее обитателей. А с этим у нас серьезнейшие проблемы. Ну, вот хотя бы чтобы далеко не ходить.
Информационным поводом для этой заметки стала статья Михаэля Лайтмана. Я давно слежу за его публицистикой и порой с радостью отмечаю ее сильные места в наблюдениях, анализе и даже в методологии. Многое из того, что он рассказывает о каббале, верно, кое-что – и глубоко, глубже, чем у его многочисленных критиков. Некоторые мелочи нуждаются в коррекции или в более четком изложении, но это не так существенно.
Существенно другое – камень преткновения, когда каббалист Лайтман вдруг как будто натыкается на стену и каббалистом, то есть человеком, сделавшим свой внутренний рост главным своим делом и в этом деле существенно продвинувшимся по сравнению с окружающими, так вот каббалистом Михаэль Лайтман вдруг быть перестает.
Это случается, когда он начинает говорить о палестинцах и вообще об арабах. Духовный учитель исчезает и на его месте возникает обычный ксенофоб. С обычной бытовой ненавистью, ну, пусть даже не ненавистью, это может и слишком сильное слово, пусть не ненавистью, пусть "всего лишь" неприязнью к арабам.
Точно такую же картину мы видели в России, когда среди русских духовных учителей – любых: Гоголя, Достоевского, Толстого и даже Чехова – вдруг проступала наивная, охотнорядная, темная, глухая неприязнь к евреям.
Неприязнь к арабам для израильтян естественна и конституциональна: страна возникла в войне с арабским миром и живет в этой войне.
Но она не только естественна. Она и губительна.
Ненависть убивает не только ненавидимого. Но и ненавидящего.